Зарубежными исследователями (М. Селигман, 1965, Б. Овермаер, Д. Хирото, 1971) беспомощность рассматривается в основном в рамках когнитивно-бихевиорального направления психологии как состояние субъекта (выученная беспомощность) [1], а в отечественной науке как системное качество личности – личностная беспомощность (Д.А. Циринг, 2001, 2010, В.В. Шиповская, 2009, Е.В. Веденеева 2009) [2]. Однако независимо от времени, устойчивости и способов образования, данный феномен является продуктом социализации, то есть приобретается человеком в процессе социального взаимодействия, происходящего в рамках определенных социокультурных связей. Поэтому мы разделили понятия «выученная беспомощность» и приобретенная беспомощность». Первое понятие отражает психологический феномен, второе – социальный. Именно приобретенная беспомощность выступает в виде социального факта, но для её рассмотрения в таком качестве необходимо обратиться к этимологии данной категории и рассмотреть основные подходы к его определению.
Впервые данное понятие было введено в социологию Эмилем Дюркгеймом (1858-1917) – социологом и философом, классиком французской социологической школы. Социальными фактами Э. Дюркгейм в своей работе «О разделении общественного труда»называет типы поведения или мышления, которые «не только находятся вне индивида, но и наделены принудительной силой, вследствие которой они навязываются ему независимо от его желания» Далее он пишет, что «социальный факт узнается по внешней принудительной власти, которую он имеет над индивидом. Определить это влияние возможно по существованию какой-нибудь определенной санкции, или по сопротивлению, оказываемому этим фактом каждой попытке индивида выступить против него. Его можно определить также и по распространению его внутри группы». Там же …«между тем социальные явления суть вещи, и о них нужно рассуждать как о вещах. Вещью же является все то, что дано, представлено или, точнее, навязано наблюдению. Рассуждать о явлениях как о вещах – значит рассуждать о них как о данных, составляющих отправной пункт науки. Социальные явления бесспорно обладают этим признаком» [3].
Но проинтерпретировать сложность и непредсказуемость внешнего мира либо отрицательный опыт субъекта в качестве принудительной силы, оказывающей влияние и формирующее особое состояние беспомощности, и даже индивидуальное или массовое сознание в соответствии с представлениями Э. Дюркгейма, не представляется возможным. Сама по себе беспомощность не представляет значимости для социума, так как её содержание раскрывается лишь в субъектной деятельности и в процессе социальных интеракций.
Интерпретации социального факта не ограничиваются только лишь положениями Э. Дюркгейма, но и содержат следующие более широкие определения. Согласно В.А. Ядову «В современной социологии социальными фактами принято считать: (а) совокупные, систематизированные характеристики массового поведения; (б) совокупные, систематизированные характеристики массового сознания – мнений, оценок, суждений, верований и т.п.; (в) совокупные, обобщенные характеристики продуктов человеческой деятельности, материальной и духовной; наконец, (г) в феноменологически ориентированной социологии в качестве социального факта рассматривается отдельное событие, случай, состояние социального взаимодействия, подлежащее интерпретации с позиций деятельного субъекта» [4]. Кроме того, по мнению Питирима Александровича Сорокина, любое социальное явление есть социальная связь, имеющая психологическую природу и реализующаяся в сознании индивидов, которая выступает за его пределы по содержанию и продолжительности. Всякое взаимодействие между кем бы оно ни было, раз оно обладает психическим характером (в вышеуказанном смысле этого слова), будет социальным явлением или фактом [5].
Соответственно, чтобы эксплицировать некоторые факты окружающей социальной действительности в качестве социальных явлений, их необходимо рассматривать через призму деятельности и социальных взаимосвязей, с целью получения возможности выделения основных маркеров – регуляторов – характеристик, непосредственно доступных для восприятия субъекту взаимодействия. Применительно к приобретенной беспомощности такое рассмотрение становится возможным как раз в рамках феноменологически ориентированной социологии.
В рамках феноменологического подхода Чикагская социологическая школе в начале прошлого века акцентировала внимание своих исследований на субъективной регуляции социальной связи. Согласно представлениям данной школы, мир, окружающий людей, дискретный и непонятный, поэтому человек в своем понимании стремится придать ему целостность. Для этого люди вырабатывают
1. систему ценностей;
2. систему норм;
3. и систему соответствующих им стереотипных действий.
Усваиваясь (социализируясь) людьми, они становятся сознательными установками социальной связи. Передаваясь от одного поколения к другому, они оказываются объективными характеристиками повседневной жизни (системы социальных связей), важнейшего понятия феноменологической социологии.
В рамках этого направления сознательная или бессознательная установка человека (аттитюд), осуществляющего действие, принимается за эмпирический факт и отправной момент социологического анализа. В обиход социальных наук термин «аттитюд» — «процесс индивидуального сознания» был введен У. Томасом и Ф. Знанецким в их 5 томном исследовании «Польский крестьянин в Европе и Америке» (1918-1920гг.). В их совместной работе было проведено детальное исследование системы социальных установок и показано, что конфликты и социальная дезинтеграция возникают в случаях, когда индивидуальные определения ситуации личностью не совпадают с групповыми ценностями [6].
В дальнейшем был развит мультикомпонентный взгляд на аттитюд. Данная трехкомпонентная структура аттитюда была определена в 1942 г. М. Смитом, в которой выделяются: а) когнитивный компонент (осознание объекта социальной установки); б) аффективный компонент (эмоциональная оценка объекта, выявление чувства симпатии или антипатии к нему); в) поведенческий (конативный) компонент (последовательное поведение по отношению к объекту). Теперь социальная установка определялась как осознание, оценка, готовность действовать [7]. Такие представления об аттитюде напрямую согласуются с теорией М. Селигмана, в которой анализируются когнитивный, мотивационный и эмоциональный компоненты беспомощности.
Данные компоненты – т.е. дефициты, содержат определенный набор маркеров, на основании которых сторонний наблюдатель или субъект взаимодействия может сделать вывод о том, что имеет дело с приобретенной беспомощностью. Так выделенные компоненты беспомощности включают в себя следующие дефициты:
1. Эмоциональный: замкнутость, равнодушие, неуверенность, эмоциональная неустойчивость, склонность к чувству вины, ранимость, низкий контроль эмоций, обидчивость, тревожность, депрессивность, фрустрированность, астения.
2. Мотивационный: экстернальный локус контроля, мотивация избегания неудач, низкая самооценка, низкий уровень притязаний, страх отвержения, экстратенсивная мотивация, низкий уровень креативности, низкие показатели дивергентного мышления.
3. Когнитивный: низкая дивергентная продуктивность, ригидность мышления, пессимистический атрибутивный стиль, безынициативность, нерешительность, робость.
Кроме того, Солнцева Н.В. пишет о том, что наличие приобретенной беспомощности у человека можно определить на основе слов – маркеров, употребляемых в речи:
«Не могу» (просить о помощи, отказывать, найти друзей, строить нормальные отношения, изменить свое поведение и т.д.)
«Не хочу» (учить трудный предмет, менять образ жизни, решать существующий конфликт и т.д.) Осознание, что «Я не могу что-то сделать», тесно связано с переживанием того, что «Я – плохой, слабый, неудачник», то есть с очень дискомфортным состоянием. Поэтому происходит трансформация «Я не могу» в «Я не хочу» или «Это не мое».
«Всегда» («взрываюсь» по пустякам, опаздываю на встречи или работу, вечно все теряю и т. д., то есть «я всегда таким(ой) был(а), есть и буду»)
«Никогда» (не могу вовремя подготовиться к встрече, не прошу о помощи, у меня никогда не получится справиться с этой проблемой и т.д.)
«Все бесполезно»(нечего и пытаться, никогда ни у кого ничего в этой ситуации не получалось, и не такие как ты пробовали, но...)
«В нашей семье все такие» (семейные послания о способностях к определенным наукам, о неудачной судьбе или замужестве) [8].
Представления пациента о процессе и исходе лечения могут быть искажены приобретенной беспомощностью, которая меняет апперцепцию и экспектации субъекта. Любые попытки стимулировать его субъектность пациент может расценить как уход врача от ответственности либо расценить активность специалиста как нечто вредное либо неугодное его душевному состоянию. Пациент может иметь негативные ожидания об исходе лечения, о медицинских специалистах так как предыдущий опыт взаимодействия с таким персоналом мог оставить у него негативный опыт. Однако сама ситуация терапевтического взаимодействия подразумевает разумную самостоятельность и достаточную активность пациента вне зависимости от его субъективных установок в процессе лечения, а именно беспомощность создает преграды для осуществления эффективного взаимодействия, возможно создавая отношения зависимости, хронических заболеваний и даже депрессий.
В таком случае, приобретенную беспомощность можно рассматривать, в качестве той самой принудительной силы, меняющей интерпретации субъектом в сторону занижения его реальных возможностей, что особенно актуально в ситуации терапевтического взаимодействия. К тому же такие социальные факты как типы поведения или мышления не только находятся вне индивида, но и наделены принудительной силой, вследствие которой они навязываются ему независимо от его желания. Когда субъект добровольно соответствует свои поступки и деятельность с ними, он может не замечать их принуждающего влияния, но принуждение проявится тотчас же, как только субъект попытается сопротивляться.
Термин беспомощности в её понимании в рамках психологической науки был предложен М. Селигманом для обозначения того факта, что беспомощность уже является приобретенным состоянием под воздействием факторов (в том числе и социальных) внешней среды. Он указывает на три ведущих источника формирования беспомощности:
1. опыт переживания неблагоприятных событий, т.е. отсутствие возможности контролировать события собственной жизни; при этом приобретенный в одной ситуации отрицательный опыт начинает переноситься и на другие ситуации, когда возможность контроля реально существует. К неконтролируемым событиям Селигман относил обиды, наносимые родителями (можно добавить – и учителями и воспитателями детских учреждений), смерть любимого человека и животного, серьезную болезнь, развод родителей или скандалы, потерю работы;
2. опыт наблюдения беспомощных людей (например, телевизионные сюжеты о беззащитных жертвах);
3. отсутствие самостоятельности в детстве, готовность родителей все делать вместо ребенка [9].
Интерпретируя всё это сквозь призму социологического знания, можно сделать вывод о том, что беспомощность усваивается индивидом в процессе социализации, в рамках социокультурных связей.
Таким образом, поскольку беспомощность приобретается индивидом в процессе деятельности и в рамках социокультурных связей, а через усвоение аттитюдов происходит социализация, можно сделать вывод о том, что обладая возможностью распространяться от индивида к индивиду, обладая принудительной властью по отношению к индивиду, определяя его ожидания, представления, верования и тд., приобретенная беспомощность как социальный факт в рамках концепции феноменологической социологии представляет собой состояние сознания индивида, или негативный аттитюд (программу), усваиваемый в процессе социализации и проявляющийся в поведении особыми символами – вербальными, поведенческими, интеллектуальными и эмоциональными маркерами.
Библиографическая ссылка
Богатырёв А.А., Шамсутдинов С.А. ПРИОБРЕТЕННАЯ БЕСПОМОЩНОСТЬ КАК СОЦИАЛЬНЫЙ ФАКТ // Международный студенческий научный вестник. – 2015. – № 4-4. ;URL: https://eduherald.ru/ru/article/view?id=13654 (дата обращения: 19.04.2024).