В 80-е постмодернизм возникает как эзоповский тип языковости, сопротивляющейся репрессии тоталитарного властного дискурса. В самом начале его основное занятие – деконструировать язык тоталитарного статус-кво, в том числе и язык поэзии, составляющей идеологический канон. (Этот деконструктивизм проведён самым радикальным образом Б. Ламбовски и перформансными акциями в начале 90-х годов кружка «Пятница 13»). О первом постмодерном поколении, поколении 80-х годов XX столетия – пока всё. Но в начале 90-х годов появилось новое поэтическое поколение, ставшее представительным для десятилетия. Я определяю его как второе постмодерное поколение. Оно обосабливается к 1992-1993 годам в газете «Литературен вестник» под прямой менторской заботой «отцов» первого, самым прямым образом – Лии Илковым (эта родовая метафорика особенно характерна для языка 90-х гг.). Его ядро – всеизвестная «четверка», основная часть литературной мифологии десятилетия, которая, как группа, легитимируется скорее всего двумя мистификационными проектами «Бъл-гарска христоматия» («Болгарская хрестоматия») (1995) и «Българ-ска антология» («Болгарская антология») (1998). Кроме этого ядра, вокруг газеты «Литературен вестник» – с момента ее создания – гравитируют множество молодых авторов, творчество которых – в одном или другом аспекте – представительно для рефлексий постмодернизма болгарской литературы 90-х годов.
Болгарский постмодернизм претерпевает важную трансформацию именно в этом поколении. В целом он переадресует свой де-конструктивистский пафос от политического (антикоммунистического) к другому, собственно правому идеологическому конструкту – гештальту Болгарского. И поскольку этот гештальт является продуктом этноцентричного литературного канона – один в полной мере репрессивный языковой конструкт – постмодернизм 90-х в основном занимался деконструированием Канона. Расправившись с репрессивным языком коммунистической идеологии, болгарский постмодернизм занялся не менее репрессивным языком другой идеологии – идеологии Болгарского. Таким образом, хоть и утра-тивший свою прямую политическую ангажированность, он сохраняет свой левый характер, трансформируя его. Деконструктивист-ский пафос болгарского постмодернизма постепенно, в некоторой степени и по объективным причинам, становится всё менее и менее антикоммунистическим, но он всё так же ангажирован другими властными, правыми языковыми структурами.
Это определяющее для болгарского постмодернизма 90-х годов внутреннее саморазвитие от тоталитарного к Болгарскому, соответствующее переходу от первого ко второму поколению постмодерна, конечно, намного сложнее, внутренне амбивалентно и нюансировано. Здесь я его представляю прежде всего в связи со своим конкретным тезисом – поскольку оно уже намечает тенденцию отказа от политического – утрата левого в моральном аспекте и его сохранение лишь в дискурсивно-языковом аспекте. (Не стоит уточнять, что употребляю оппозицию правое-левое полностью в структуральном, не в профанном политическом смысле понятий).
А это в некоторой степени означает и отказ от того первона-чального порыва открытости к «внешнему», к историческому и политическому, а отсюда – и к моральному, под знаком которого в 60-е годы зарождается постструктурализм как деконструктивист-ская программа.
И именно здесь возникает вопрос: массовая культура XXI века – т.е. после конца 90-х годов, которые отмечают и условный конец авторефлексивного, «высокого» болгарского постмодернизма – не есть ли она в известном смысле дитя (или незаконнорожденное исчадие) случившегося в 90-х годах? И в какой степени?
Болгарская постмодернистская литература 90-х годов, испытавшая прямое влияние зарубежных философских постулатов, оперировала языком и такими в высшей мере серьёзными идеологическими конструкциями, как литературный канон. Её весёлые заигрывания с высоким и серьёзным были умелой языковой игрой – игрой, которая, однако, в следующее десятилетие раскроет свои неожиданно серьёзные последствия.