Исходный пункт в моих тезисах – обвинение, что именно мы, «постмодерное» поколение 90-х, несём главную вину за всё это; что на практике мы те, которые, образно говоря, отсекли ветвь, на которой мы сами сидим – «высокой», настоящей литературы, – и очистили дорогу «чалге».
Если такая вина налицо, то она – часть фундаментальной вины 90-х годов. Масштабная революция, осуществлённая в это десятилетие – политическая, социальная, ментальная – была, в основном, делом интеллектуалов. (Или просто именно они самым наивным образом позволили быть употреблёнными в качестве легитимирующего каравана закулисных политических договорённостей; но это, хоть и правда, не отменяет спонтанную искренность их морального ангажемента с процессами конца 80-х и начала 90-х годов, а только придаёт им некоторый трагизм.) Но разве кто-нибудь тогда предполагал, что в созданной ими ситуации именно их собственная жизненная среда окажется самой значимой потерей, фундаментальной петерей «перехода»... А это всё же вещи предсказуемые, поскольку данная ситуация уже была разыграна в истории. Разве не либеральные идеи XVIII века – в более широком смысле от Гоббса до Гегеля – тех, которые легитимировали же буржуазный прагматизм, по самой своей сути являющийся перфектным отрицанием всех структурированных вокруг «Я» героических, духовных ценностей модернизма, что и показали следующие два столетия? Он, в конечном счёте, оказался инкубатором современной массовой культуры, на историческом торжестве коей мы сегодня присутствуем.
В оправдание я могу заявить: болгарский постмодернизм 90-х годов был «высоким». Это был постмодернизм в идеологическом ракурсе модернизма.
В Болгарии постмодернизм разворачивается в последнее десятилетие XX века, превращаясь в актуальное, эстетически репрезентативное явление. Но эта доминация подготовлена в годы позднего социализма, на базе отдельных протекавших тогда процессов, которые позже, в 90-е годы, создадут быстро и за краткое время новый статус-кво. Болгарский постмодернизм возникает как реакция против массовой культуры (и в частности, литературы) тоталитаризма-культуры, полностью подвластной идеологическому императиву. Эта «домашняя» антитоталитарная генеалогия, конечно, не отменяет и определяющие внешние влияния как реакцию на закрытую, капсулировапную в себе систему социализма, но в то же время она – часть его растворения во время так называемого переустройства второй половины 80-х годов.
Прежде всего, конечно, возникает философская база, потом настаёт очередь литературной надстройки как конкретной литературной (прежде всего поэтической) практики. В теоретико-философском аспекте постмодернизм начинает активно проникать в культуру второй половины 80-х годов, в основном, через отдельные парафразы французской структуралистской и постструктуралистской теории. Речь идет об известном кружке «Синтез» (Ивайло Дичев, Александр Кёсев, Владислав Тодоров, Иван Крыстев), неизменной начальной точки всех исследований этого периода; кружке, фигуры которого позже, в 90-е годы, объединятся вокруг газеты «Культура».